Грозный внимал любому доносу. Обвиняемого хватали и бросали в застенок, где под страшными истязаниями заставляли сознаться в желании «извести царский род», связях с враждебными державами и прочих «изменах». Под пытками несчастные оговаривали других людей, их тоже хватали, и так по цепочке. По обвинению в «заговорах» казнили целыми семьями и родами. Вместе с именитыми придворными в преступники попадали боярские слуги и даже крестьяне принадлежавших боярам сел и деревень, всех их безжалостно уничтожали опричники. «Опальными» становились целые города. Апофеозом опричнины стала расправа, учиненная Иваном Грозным над Новгородом зимой 1570 г. Весь город был обвинен в намерении «передаться» Польше. Опричники не щадили не только людей, но даже животных, истребляя все, что встречали на пути. Тела убитых запрудили Волхов.
Вернувшись из новгородского похода, Грозный взялся за поиск новой «измены» уже в Москве. В тюрьмах, забитых до отказа, не прекращали работу «заплечных дел мастера». Царь решил превратить будущую казнь в зрелище, способное навеки вселить ужас в его подданных. С утра 25 июля 1570 г. на Красной площади мастеровые начали ставить виселицы, сколачивать помосты с плахами, готовить еще более ужасающие орудия казни: острые колья и железные крючья, раскаленные жаровни и котлы с кипящей водой, щипцы, иглы, клещи, веревки для перетирания тел. С начала опричнины москвичи неоднократно становились свидетелями массовых казней, но на этот раз масштаб приготовлений поражал воображения. Прошел слух, что царь готовится полностью истребить Москву. После Новгорода в это можно было поверить.
Когда появилась царская процессия, оживленная торговая площадь вмиг опустела. Народ бежал кто куда, прячась по подвалам и чердакам. Бегство было столь поспешным, что купцы бросили товары в своих лавках. Иван Грозный оказался посреди вымершего городе. Царь повелел собрать народ обратно. Опричники колотили в ворота, выкрикивая: «Идите без страха, никому ничего не будет, царь обещал всем милость!» Мало кто решился ослушаться такого «приглашения». Скоро Красная площадь вновь наполнилась притихшими москвичами.
Вот из тюрьмы вывели триста приговоренных. Столько осужденных на смерть Москва еще не видела. Все они несли следы страшных пыток, многие не могли самостоятельно стоять. Грозный обратился к народу: «Прав ли я, что караю лютыми муками изменников?» Люди покорно ответили: «Будь здоров и благополучен. Преступники и злодеи достойны кары». И тут царь продемонстрировал свое «великодушие». 184 осужденных помиловали и отпустили. Зато оставшихся 116 человек ждали невиданные казни. Почти каждого палачи старались казнить каким-нибудь особым жестоким образом.
На глазах москвичей замучили выдающихся государственных деятелей, которые до этого долгие годы возглавляли важные ведомства, управляли страной. Среди них был бывший глава Посольского приказа Иван Висковатов, обвиненный в связях с Польшей, Турцией и Крымом и отвергнувший перед смертью все обвинения. Были среди казненных и видные опричники, которые сами отличились в искоренении «крамолы», но попали под царское подозрение. Казни продолжались несколько часов. На следующий день вывели 80 жен казненных накануне. Их тоже ждала смерть. Неубранные окровавленные тела несколько дней лежали на площади, пока царь не распорядился захоронить их за городом, там, куда вывозили разный мусор — у Поганой лужи. Ныне это место называется Чистые пруды.
Позже Москва видела и более масштабные казни, например, расправу над мятежными стрельцами при Петре I. Однако в народной памяти осталась именно опричнина, как время самого страшного и бессмысленного террора, жертвами которого стали ни в чем неповинные люди, верой и правдой служившие России. Трудно было представить, что спустя столетия, в 30-е годы ХХ века, все повторится, и страна вновь будет ввергнута в пучину кровавых репрессий. Судьба распорядилась так, что местность, ставшая для Москвы символом сталинского террора 30-х годов, в своем прошлом также оказалась связанной с историей террора XVI века.
Живший при Иване Грозном боярин Федор Дрожжин основал к югу от Москвы село. Во время опричнины боярин был казнен как «изменник». Отошедшее к казне село продолжали называть Дрожжино — по имени первого владельца. Было у села и второе название — Космодемьянское, по церкви во имя Козьмы и Дамиана, стоявшей здесь на берегу речки Гвоздни. Наконец, имелось и третье название, дошедшее до наших дней. В 1612 г., по завершении Смуты, Земской Собор выбирал нового царя. Один казак, по фамилии Бутов, особенно настойчиво предлагал кандидатуру Михаила Романова. Став царем, Михаил в благодарность подарил казаку Бутову село Дрожжино-Космодемьянское. Село и все его окрестности по имени нового владельца стали звать еще и Бутовым.
В XIX веке Бутово превратилось в дачную местность. Вокруг расстилались прекрасные обширные леса, при этом достаточно хорошим было дорожное сообщение с Москвой — Бутово находилось на 18-й версте старого Варшавского тракта. Рано здесь появилась и железнодорожная станция. Этому способствовало то, что одним из главных землевладельцев в Бутове был Карл фон Мекк, совладелец нескольких железных дорог. В Бутове находились имения многих видных людей, например, московского кондитера Фердинанда Эйнема. Обширный участок принадлежал фармацевту, владельцу крупнейшей московской аптеки Владимиру Феррейну, устроившему здесь плантации лекарственных растений. В имении помещика Сушкина был настоящий зверинец с экзотическими животными, даже со слоном. А потомственный почетный гражданин Соловьев организовал у себя конный завод с ипподромом. Позднее Соловьев проигрался в карты, и его имение перешло к текстильному фабриканту Зимину.
Перебраться на лето в Бутово могли и представители менее обеспеченных фамилий. Тут было несколько крупных дачных поселков. Железнодорожная станция Бутово превратилась в оживленный центр. На площади пассажиров с поезда поджидали многочисленные извозчики. Дороги освещались керосиновыми фонарями. Была устроена площадка для танцев, а также сцена, где давались любительские спектакли. В числе бутовских дачников была, когда жила в Москве, семья Ульяновых — Мария Александровна с дочерьми Марией и Анной и сыном Дмитрием. Другой сын — Владимир посетил их в 1895 г. проездом в Петербург. Второй раз Владимир Ильич побывал в Бутове в 1922 г. Вместе с Надеждой Константиновной он съездил в детский дом для беспризорников, открытый в бывшем имении помещика Варенцова.
Узнал ли тогда руководитель Советского государства прежние дачные места? Большинство дач было разобрано и уничтожено, а те прежние имения, в которые вселились новые учреждения, также пребывали в состоянии упадка. Кстати, детдом, где побывали Ленин с Крупской, вскоре пришлось закрыть из-за антисанитарии. Детдомовцев сменила сапожная мастерская, а затем радиоцентр. В бывшем имении Феррейна были устроены фармакологические курсы с интернатом для учеников.
Фабрикант Зимин сам передал свои владения государству и уехал заграницу. Его племянник, бывший управляющий имением, остался работать объездчиком на конном заводе, который теперь поставлял лошадей для Красной Армии. Потом эти места перешли в ведение ОГПУ, наследника грозной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Первоначально чекисты использовали бутовские земли в «мирных целях» — выращивали картошку, капусту, заготавливали ягоды и фрукты, которые потом распределялись по продпайкам. Вначале в сельскохозяйственной колонии ОГПУ трудились обычные работники. В 1934 г., когда ОГПУ преобразовали в НКВД, их заменили заключенные, поселившиеся в старых конюшнях. Впрочем, условия содержания заключенных, работавших в огородах и садах, были достаточно вольными. В 1936 г. и заключенных, и еще остававшихся в бывшем имения Зиминых гражданских жителей оттуда выселили. Обширную территорию к западу от Варшавского и к югу от Расторгуевского шоссе вплоть до речки Гвоздянки и деревни Дрожжино обнесли колючей проволокой и объявили учебным стрелковым полигоном. На самом деле Бутовский полигон обустраивался совсем для других целей. Карательные органы старались избегать публичности, действовать в полной тайне. Неизвестность тоже была оружием. Слухи о ночных арестах, допросах и расстрелах в подвалах вселяли в сердца простых людей даже больший ужас, чем казни на площадях. Каждый ждал, не придут ли однажды за ним. Сохранять секретность при терроре было не просто. Когда летом 1937 г. Политбюро ВКП(б) приняло решение о репрессировании целых «подозрительных» групп населения, в НКВД уже знали ответ на вопрос, как тайно провести столь масштабные казни и где скрыть тела казненных.
Раньше расстрелянных в подвалах Лубянки хоронили в центре Москвы, на территории подведомственной ОГПУ Яузской больницы, затем — на Ваганьковском и Донском кладбищах. Но для «большого террора» этого было мало, ведь по принятому во исполнение решения Политбюро «железным» наркомом НКВД Ежовым плану предполагалось репрессировать более 30 тысяч человек только в Москве и Московской области. На всю «операцию» отводилось четыре месяца, но в дальнейшем ее дважды продлевали.
Массовые аресты проводились без какого-то предварительного следствия или сбора «компрометирующих материалов» — просто по принадлежности к той или иной «приговоренной» социальной группе. Государство стремилось за один раз избавиться от всех, кто мог бы ему помешать, — от матерых уголовников-рецидивистов до нищих бродяг и одиноких инвалидов. Большинство же составляли «социально опасные» и «социально вредные» представители старой интеллигенции, православные священники и сектанты, бывшие «кулаки» и прочие «антисоветские элементы».
В Бутырской, Таганской, Сретенской тюрьмах Москвы, районных тюрьмах городов Московской области, а также в «Дмитровлаге», где заключенные строили канал Москва—Волга, был развернут конвейер составления «расстрельных» списков. Смертные приговоры обычно тут же утверждались во внесудебном порядке «особой тройкой» Управления НКВД по Московской области. По ночам приговоренные доставлялись из тюрем в автомобилях-«автозаках» на Бутовский полигон. Люди не знали, что едут на смерть. Приговор им зачитывали уже в Бутове, в бараке, куда приводили под предлогом «санобработки». На казнь выводили по одному, офицер подводил жертву к заранее вырытой могиле, стрелял в затылок и сталкивал вниз.
Массовые расстрелы на полигоне начались 8 августа 1937 г., когда был расстрелян 91 человек, и продолжались, не прекращаясь, каждую ночь. Редко когда за один раз казнили меньше 100 человек, бывали дни, когда за ночь расстреливали больше 500 приговоренных. Отдельных могил уже не хватало, и на Бутовском полигоне изменили «технологию». Специально привезенный экскаватор вырывал ров шириной и глубиной в 3 метра. Туда сбрасывали тела казненных, а потом их присыпал землей бульдозер. На следующую ночь все повторялось. В некоторых рвах было по пять слоев захоронений.
Среди тех, кто нашел здесь смерть, было много выдающихся людей — высшие государственные чиновники Российской империи, генералы старой армии, высшие священнослужители Православной церкви, деятели искусства и культуры, инженеры, летчики, полярники и альпинисты. Большинство же казненных составляли простые жители Москвы и Подмосковья, далекие от политики. За несколько месяцев на Бутовском полигоне было расстреляно около 21 тысячи человек, возможно, их было гораздо больше.
Может показаться, что эти цифры не столь велики, особенно по сравнению с количеством жертв начавшейся вскоре Великой Отечественной войны. Осенью 1941 г. в полях и лесах под Вязьмой и Ржевом полегли сотни тысяч солдат. Однако дело даже не в том, что каждая человеческая жизнь бесценна. Чудовищность проводимых в 1930-е гг. репрессий в том, что они осуществлялись государственными органами против лучшей части собственного народа.
Целенаправленному истреблению подвергались все те, кто составлял творческий потенциал общества, — от умелого, думающего крестьянина или рабочего до гениального инженера или писателя — все, кого власть считала опасными для своей тоталитарной системы. На Бутовском полигоне было похоронено практически все приходское духовенство Московской области. А кем были для села приходские священники — врачевателями души народа, так же как были врачевателями тела и ума земские врачи и учителя, тоже в большинстве нашедшие свой конец в кровавой волне «большого террора».
После октября 1938 г. расстрелы в Бутове прекратились. Территория полигона по-прежнему находилась под контролем НКВД. Во время войны здесь размещался лагерь для военнопленных. Пленные немцы работали на строительстве Симферопольского шоссе и на местном кирпичном заводе. Немцами также был построен небольшой поселок, в котором получили жилье сотрудники органов госбезопасности, рядом размещалась спецшкола для их коллег из стран Восточной Европы. В середине 1950-х гг. «спецзона» была ликвидирована, но ее по- прежнему окружал забор с колючей проволокой. Еще позже здесь разбили фруктовый сад и сделали попытку возродить «дачную жизнь».
В устроенном рядом ведомственном дачном поселке КГБ запрещалось закладывать под дачи фундаменты и рыть погреба, хотя даже там никто уже не помнил — почему. Информация о массовых казнях тщательно скрывалась в секретных архивах. Немногие свидетели расстрелов предпочитали молчать, ведь о расстрелах могли рассказать только исполнители — те из них, кто сам не стал жертвой репрессий, не покончил жизнь самоубийством или не сошел с ума.
«Открытие» Бутовского полигона произошло в результате упорной работы энтузиастов из общественной группы по увековечиванию памяти жертв политических репрессий, состоявшей по преимуществу из самих репрессированных и членов их семей. Благодаря открытию в архивах ФСБ неизвестных ранее материалов, а также свидетельским показаниям бывших шоферов НКВД, возивших приговоренных, было определено главное место казни. В 1993 г. бывший полигон впервые посетили родственники погибших. Весной следующего года в память жертв «большого террора» здесь был воздвигнут Большой поклонный крест. Сейчас Бутово — современный «спальный» район Москвы, но его нынешние жители должны помнить, что их малая родина — это еще и историческое место памяти, освященное кровью тысяч безвинных мучеников.
Д. Никитин, кандидат исторических наук
